Отличная работа Тарле Е.В. "Заметки читателя" по разбору однотомника Б. Томашевского. Собственно, удивительное знание творчества Пушкина, правильное отношение к цензуре и к исторической достоверности - все это продемонстрировано на высочайшем уровне! Полностью работу прочитать можно тут: http://on-island.net/Literature/Tarle/ReaderNotes.htm
"Но нигде уже не было такого политически заостренного противопоставления двух принципов, олицетворенных в обоих императорах, как то, которое мы находим в этом замечательном отрывке 1823 г. Он напечатан — и очень хорошо — в однотомнике, который издан в 1936 г. под редакцией Б. В. Томашевского. Читатель может несколько удивиться этой похвале и спросить: а как же можно «дурно» напечатать Пушкина? Этот вопрос, однако, показал бы, что читатель очень неискушен в успехах пушкинизма, размеры и темп коих внушают теперь такую справедливую и широко распространенную тревогу.
Знаменитый «принцип», по которому «в основу мы кладем издание 1834 года», остается еще на ногах и держится весьма бодро. Правда, этот однотомник 1936 г. производит более отрадное впечатление по сравнению с пресловутым однотомником 1924 г., к несчастью выдержавшим шесть или семь изданий. Но все-таки и то, что мы видим в однотомнике 1936 г., тоже достойно своего рода удивления.
Мы раскрываем однотомник и читаем «Евгения Онегина». Вы помните то наслаждение и вместе с тем то щемящее чувство, которое вас охватывает, когда Пушкин в конце шестой главы говорит нам о дворе Николая, о высшем свете, о всех этих Бенкендорфах и Чернышевых, о всех этих графинях Нессельроде, о своих будущих убийцах, о том гнусном «омуте», где ему суждено было погибнуть. Вы помните, как он просит свое вдохновение чаще прилетать к нему,— не дать остыть душе поэта, не дать ей наконец окаменеть.........
.....Куда делись эти бичующие, навсегда клеймящие стихи, к которым вы так привыкли с детства, которые вы встречали решительно во всех изданиях, выходивших с тех самых пор, как Николай Павлович и Бенкендорф смежили, наконец, свои очи, которые даже проскользнули (один раз) в первом издании! Этих стихов нет. Б. В. Томашевский их изъял. Вместо них стоит скромная маленькая цифра: 40. Ищите и обрящете. Вы найдете эти пропущенные строфы, напечатанные крошечным петитом в примечаниях. Разве есть этому оправдание? Разве можно объяснить читателю, что безнадежно, грубо, непоправимо испорчена вся художественная эмоция, так нарастающая при каждом стихе этих бессмертных строф, если их нужно где-то отыскивать, прервав чтение?
Вместо этого гневного бога поэзии, клеймящего николаевских палачей и их приспешников и приспешниц, пред вами вырастает скромная фигура редактора с указующим перстом, направленным на цифру 40.
Что бы сказал Б. В. Томашевский, если бы кто-нибудь из хранителей Лувра аккуратно вырезал у Джоконды Леонардо да Винчи нос и налепил бы вместо него ярлычок с указанием номера кладовой, где этот нос сохраняется?......."
"Но нигде уже не было такого политически заостренного противопоставления двух принципов, олицетворенных в обоих императорах, как то, которое мы находим в этом замечательном отрывке 1823 г. Он напечатан — и очень хорошо — в однотомнике, который издан в 1936 г. под редакцией Б. В. Томашевского. Читатель может несколько удивиться этой похвале и спросить: а как же можно «дурно» напечатать Пушкина? Этот вопрос, однако, показал бы, что читатель очень неискушен в успехах пушкинизма, размеры и темп коих внушают теперь такую справедливую и широко распространенную тревогу.
Знаменитый «принцип», по которому «в основу мы кладем издание 1834 года», остается еще на ногах и держится весьма бодро. Правда, этот однотомник 1936 г. производит более отрадное впечатление по сравнению с пресловутым однотомником 1924 г., к несчастью выдержавшим шесть или семь изданий. Но все-таки и то, что мы видим в однотомнике 1936 г., тоже достойно своего рода удивления.
Мы раскрываем однотомник и читаем «Евгения Онегина». Вы помните то наслаждение и вместе с тем то щемящее чувство, которое вас охватывает, когда Пушкин в конце шестой главы говорит нам о дворе Николая, о высшем свете, о всех этих Бенкендорфах и Чернышевых, о всех этих графинях Нессельроде, о своих будущих убийцах, о том гнусном «омуте», где ему суждено было погибнуть. Вы помните, как он просит свое вдохновение чаще прилетать к нему,— не дать остыть душе поэта, не дать ей наконец окаменеть.........
.....Куда делись эти бичующие, навсегда клеймящие стихи, к которым вы так привыкли с детства, которые вы встречали решительно во всех изданиях, выходивших с тех самых пор, как Николай Павлович и Бенкендорф смежили, наконец, свои очи, которые даже проскользнули (один раз) в первом издании! Этих стихов нет. Б. В. Томашевский их изъял. Вместо них стоит скромная маленькая цифра: 40. Ищите и обрящете. Вы найдете эти пропущенные строфы, напечатанные крошечным петитом в примечаниях. Разве есть этому оправдание? Разве можно объяснить читателю, что безнадежно, грубо, непоправимо испорчена вся художественная эмоция, так нарастающая при каждом стихе этих бессмертных строф, если их нужно где-то отыскивать, прервав чтение?
Вместо этого гневного бога поэзии, клеймящего николаевских палачей и их приспешников и приспешниц, пред вами вырастает скромная фигура редактора с указующим перстом, направленным на цифру 40.
Что бы сказал Б. В. Томашевский, если бы кто-нибудь из хранителей Лувра аккуратно вырезал у Джоконды Леонардо да Винчи нос и налепил бы вместо него ярлычок с указанием номера кладовой, где этот нос сохраняется?......."