М.Максимов. О Бруно Беттельгейме (С)
* М.Максимов. Только любовь... Не мало ли? *
"ЗНАНИЕ -СИЛА"
Что мы все о взрослых с их бесконечными кризисами и
проблемами? Поговорим о воспитании детей. Этот вопрос волнует
всех, многие согласны, что дела в этой области не всегда
обстоят благополучно. Но почему так?
Мы часто обвиняем наших детей в том, что они
безынициативны, что им ничего не хочется, что им все
неинтересно и т.д. Но встанем на их место и прокрутим пленку
назад. Нам по полтора года, мы только что научились
самостоятельно передвигаться, и перед нами сразу открылся
новый, Удивительный, захватывающий мир. Вот ключ от папиных
ящиков, вот ваза с цветами, мамины часы, но самое интересное --
кран на газовой плите. И все это надо сейчас же потрогать,
положить в рот, все разобрать и во всем разобраться. Но стоит
только протянуть к этому руку -- "Нельзя! Не трогай! Не смей!".
Попробуем еще -- тут уж можно и по рукам получить, и не только
по рукам. И вот, наконец, маленький преступник за решеткой. Он
тихо сидит в углу манежа и сосет соску. Он уже понял, что лучше
всего -- "сидеть тихо и не высовываться", потому что, как
только высунешься,-- сразу получишь по рукам. Очень горько
сознавать, сидя в клетке, что для твоих родителей все эти
неживые вещи -- папины книжки, мамины брошки и т.д.--
значительно важнее, чем ты, чем твои живые чувства.
И вот что удивительно. Эти же самые родители могут
бороться за охрану окружающей среды или за права человека, но
не способны подумать о том, чтобы окружить решеткой не ребенка,
а те, в общем, немногие предметы, до которых ему не стоит
дотрагиваться. Мы запускаем ракеты на Венеру, а создать такие
краны на газовой плите, которые может открыть только взрослый,
-- это нам не под силу. Мы образованны и просвещенны, но детям
от этого не легче. Вот современная мамаша утром обнаруживает у
пятилетнего ребенка мокрую постель. Она начиталась всяких
книжек и знает, что нельзя сына за это наказывать. Но вечером,
когда папа приходит с работы, она закатывает ему грандиозный
скандал, в котором, в частности, упоминается грязное белье,
которое ей приходится за всеми убирать. Все это, разумеется,
при ребенке. Так уж лучше бы она тогда, утром, в сердцах
шлепнула его пару раз.
А вот еще случай. Ребенок только-только начинает говорить.
Его интеллигентная мамаша, вместо того, чтобы приучать его к
горшку, -- теперь это немодно -- заводит специальную книжку, в
которую заносит все его новые слова. И когда приходят гости, с
гордостью сообщает, что за эту неделю ее ребенок освоил на два
слова больше, чем за прошлую. Это очень тонкий случай насилия
над личностью, поскольку ребенок, который тут же лежит в
кроватке весь мокрый и грязный по уши, все это прекрасно
слышит. Он готов для любимой мамы в лепешку расшибиться, только
бы она была им довольна. Но его принуждают к интеллектуальным
усилиям, к которым он еще не готов ни физически, ни морально,
но не приучают к чистоте -- а к этому он как раз и готов (и
физически и морально).
А как же любовь? Ведь известно: "Главное -- любить
ребенка, все остальное сложится само собой". Так вот, к
сожалению, все устроено значительно сложнее. Теперь, наконец, я
перехожу к главному, о чем собираюсь рассказать. Это книга
моего любимого автора Бруно Беттельгейма "Не только любовь".
Мой план таков: сначала о Беттельгейме и о его книгах. Затем
несколько общих слов о его Школе, куда попадают искалеченные
нами дети. А потом мы проведем там вместе с ними один день. Мы
увидим, как Школа просыпается, учится, обедает, играет и
укладывается спать. И, может быть, мы что-нибудь поймем.
Бруно Беттельгейм родился в 1903 году в Вене. Он --
детский врач, лечил детей с психическими травмами. Почти всю
жизнь он жил со своими пациентами и написал много замечательных
книг о детях. Всю жизнь -- кроме полутора лет. которые он
просидел в гитлеровских концлагерях Дахау и Бухенвальд. Он
многое перевидал и пережил там. Но главное, что потрясло
Беттельгейма -- психолога, воспитанника знаменитой Венской
школы психоанализа. профессионального наблюдателя человека, --
это разрушительное воздействие лагерной жизни на личность
заключенного. И он решил исследовать механизм этого разрушения.
Психологическое изучение лагерной жизни изнутри -- согласитесь,
не совсем лабораторный эксперимент.
Результатом такого смертельно опасного исследования стала
книга, которую Беттельгейм создал в лагере. Я сказал "создал",
а не "написал", потому что делать какие-либо записи в лагере
строжайше запрещалось. Свою книгу Беттельгейм запоминал
наизусть. слово за словом, страницу за страницей. Он считает,
что эта книга спасла ему жизнь, защитив его душу от разрушения.
В ней Беттельгейм излагает методологию превращения нормального
здорового человека в "идеального заключенного" -- существо,
лишенное личности, какого бы то ни было внутреннего содержания.
Зато все "идеальные заключенные" похожи друг на друга как две
капли воды. Ими очень легко управлять -- тысячью, миллионом
таких существ может руководить один человек, переключая кнопки
на панели, как управляют радиомоделями.
В 1939 году Беттельгейма выпустили из лагеря, и он уехал в
США. В 1.944 году он стал директором клиники для детей с
нервными расстройствами при Чикагском университете, которая
называется Ортогенической школой Сони Шенкман, Дальше я всюду
буду называть ее просто Школой. В этой Школе лечат в основном
детей, которые не в ладах с этим миром, которые боятся сделать
в нем хотя бы один шаг, произнести слово. Они либо заторможены,
стараются забиться в угол, либо. наоборот, все время дергаются
или трясутся. Они отстают от своих сверстников в развитии, их
часто мучают всевозможные аллергии. Однако во всех остальных
отношениях это нормальные, здоровые дети, у них нет никакой
патологии. Просто, как считает Беттельгейм, они в семье попали
в такие условия, которые оказали разрушительное воздействие на
их еще не окрепшие души. И, отталкиваясь от своего лагерного
исследования, он решил создать в Школе среду, которая склеивала
бы эти рассыпавшиеся на кусочки личности. Школа -- это
интернат, в нем живут от тридцати до пятидесяти воспитанников в
возрасте от 6 до 14 лет. Дети разбиты на группы по шесть-семь
человек, в каждой группе три воспитателя и один учитель. Кроме
того, в Школе работают повара, уборщицы и другой технический
персонал. Есть даже свой стекольщик, и у него всегда достаточно
работы.
Теперь познакомимся с двумя воспитанниками Школы.
Ричард, 11 лет. Вместо человеческой речи --
нечленораздельные звуки, напоминающие рычание. Никаких
контактов с окружающими, единственный друг -- плюшевый медведь,
с которым он не расстается. С Ричардом случаются приступы
неудержимой беспричинной ярости и злобы. После нескольких лет
жизни в школе, когда дела его пошли на поправку, он рассказал
доктору Би (так все называют Б. Беттельгейма в школе), что
мать, чтобы отучить его от "дурных" слов, мыла ему рот мылом.
Но вместе с грязными словами, объяснял Ричард, она смыла и все
остальные. Вот так.
Джордж, 8 лет. Первый раз он убежал из дома в три года.
После этого вся его жизнь -- побеги, ночевки на улице; еда --
где что плохо лежит. Джордж -- страстный рыболов. В возрасте
шести лет он пытался утопить своего сверстника, чтобы завладеть
его удочкой. Он не умеет ни читать, ни писать. А теперь -- в
Школу.
Подъем
Воспитательница входит в спальню, уставленную двухэтажными
кроватями, и начинает раскладывать на тумбочки тарелочки со
всякими вкусными вещами. Дети лежат в постелях, укрывшись с
головой одеялом. Тяжелый, момент -- первый контакт с враждебным
миром. Эти дети, как правило, плохо спят -- их мучают кошмары,
а граница между миром воображаемым и миром реальным у детей не
такая резкая, как у нас, взрослых. Очень страшно выглянуть
наружу из теплого мягкого кокона. Но вот из-под одеяла
высунулась рука -- и воспитательница берет ее в свою. Первый
контакт -- глубинный, древний, невербальный. Теперь положим в
ладошку что-нибудь сладкое -- рука вновь прячется под одеяло.
Но самое страшное уже позади. Спальня зашевелилась. Вот Ричард
выползает из-под одеяла и сразу -- к медведю. Начинается только
им обоим понятный обмен ворчаниями и рычаниями. На другой
кроватке Люсиль уговаривает встать свою куклу, которая никак не
хочет просыпаться.
А вот Джордж начинает свою ежедневную процедуру одевания.
Он, конечно, на верхней полке и просит Кэтти (всех
воспитательниц дети называют просто по имени) достать ему из
тумбочки его любимую рубашку. Р-р-раз -- и рубашка летит на
пол. Кэтти приносит ему другую -- и эта летит в угол. И так до
тех пор, пока не будут раскиданы все рубашки, кроме последней.
Все, теперь можно одеваться.
Не так все просто у других детей. Почти у всех трудности с
координацией движений. Такое впечатление, будто личность,
рассыпавшаяся на кусочки, не может собрать воедино свое тело.
Просыпаясь, ребенок боится, что его руки и ноги сегодня
перестанут ему подчиняться. Ему нужно время на тщательную
инспекцию всего тела. Такая мнительность порождает и всякие
мнимые -- и не мнимые -- боли и болезни. Как быть? Конечно, в
школе есть свой врач, можно его позвать. Кэтти говорить "Знаешь
что. Том. Я понимаю -- у тебя болит то-то и то-то. Давай
сделаем так: ты сейчас встанешь, пойдешь завтракать, а потом
снова ляжешь в постель, и я позову врача. Идет?". А там, после
завтрака, вовлеченный в обычную суету школьной жизни, Том
забудет свои утренние страхи и не вернется в постель. В Школе
каждый может вставать и ложиться в постель в любое время.
Учеба
После подъема -- умывание, затем завтрак, и в класс.
Отношение Школы к еде -- особый, очень важный разговор, я его
отложил до обеда.
В дверь класса просовывается голова Левы. -- Анна, я не
буду сегодня учиться. -- Хорошо, Лева. Приходи завтра. Проходит
три минуты. Снова голова Левы. -- Анна. ты слышала--я не приду
сегодня! -- Хорошо, Лева. Я слышала. Еще три минуты -- и все
снова. -- Я уже слышала, Лева. Не хочешь -- не приходи.
А еще через пять минут Лева уже сидит на своем месте за
партой и делает задание, которое Анна для него подготовила. Но
что это творится в классе?! Здесь собраны дети всех возрастов
от 6 до 14 лет, и каждый занимается своим делом, по
специальному заданию, которое для него подготовлено. Вот
девочка сидит на полу, в руке у нее сладкая булочка, она
сосредоточенно повторяет вслух какое-то правило. Один поливает
цветы, другой беседует с Анной, кто-то клеит макет
геометрической фигуры. А вот маленький мальчик забился под
парту, обхватив голову руками -- только бы ничего не видеть,
ничего не слышать. Ему страшно.
Страх исследования: ты открываешь разные запертые двери и
ящики, открываешь неведомые тебе тайны природы. И вдруг из
одной такой двери на тебя падает скелет... В этом взрослом мире
с тобой все что угодно может произойти,
Страх неадекватности: "У меня опять ничего не получится!"
Эти дети измучены своими неудачами, они знают, что отстали от
сверстников Соревнование -- не для них: невыносима мысль о том,
что "Чарли уже умеет решать уравнения, а я..."
Страх взрослости: учеба делает человека взрослым. "А пока
я маленький, я ни за что не отвечаю.
Бесполезно искать в классе Джорджа. Он принципиальный
противник учебы -- ноги его там не будет. Мы найдем его, плотно
позавтракавшего и набившего едой карманы, за воротами Школы.
Вернется он только поздно вечером. Каждый может входить и
выходить из Школы в любое время. Джордж, естественно,
отправляется на рыбалку. Все попытки воспитательницы
подружиться с ним поначалу решительно отвергались. Но время
шло, и Джордж понял, что Гейл можно доверять. И вот наконец
высокая честь -- он берет Гейл с собой на рыбалку. Они
отправляются на озеро, и Джордж усаживается на свое любимое
место -- прислонившись спиной к огромному плакату: "Здесь ловля
рыбы категорически запрещена".
-- Послушай, Джордж, давай отойдем немного от этого места.
-- А в чем дело?
-- Ты знаешь, что здесь написано?
-- Мне-то что, я не умею читать. А что там написано?
-- Там написано, что здесь нельзя ловить рыбу.
-- Меня это не касается, я ведь не умею читать!
Вот пример замечательной интуиции воспитательницы Школы:
еще ничего не понимая, Гейл почувствовала, что есть какая-то
связь между рыбалкой и неграмотностью Джорджа. Она села рядом с
ним у плаката и тем сделала еще один шаг к сближению.
Совместные походы к озеру продолжались. Сидя у плаката, Гейл и
Джордж вели неторопливые беседы, в которых часто обсуждались
вопросы, имеющие серьезную юридическую подоплеку. Например: "А
если человек даже не может прочесть закон, посадят его в
тюрьму? " Постепенно перед Гейл открылось следующее. Джордж,
конечно, не забыл о своей попытке утопить человека. Но угодить
за это в тюрьму... из нее не убежишь. Поэтому Джорджу нужно
было выработать способ психологической защиты от этого страха.
И он его нашел, потому что это был вопрос жизни и смерти. Нужно
остаться ребенком -- сажают ведь только взрослых.
Естественно, что Гейл ни словом не обмолвилась Джорджу о
том, что она поняла. В школе взрослым запрещается лезть в душу
ребенка. Их беседы у озера продолжались, и вот однажды вдруг
словно искра пробежала между ними. Их души соприкоснулись. С
этого момента судьба Джорджа круто пошла на поправку. Вот он
уже появился в классе, и тут обнаружилось, что он --
необыкновенно одаренный парень. Хотя манипулирование
абстрактными символами по-прежнему дается ему с трудом, но во
всем, что касается живой жизни, что можно сделать своими
руками, где можно проявить здравый смысл, он делает
поразительный рывок вперед. Конечно, и сейчас временами ему
бывает тяжело, и тогда -- снова на озеро. Но все равно видно,
как парень растет прямо на глазах. Учительнице приходится его
даже сдерживать, чтобы он к моменту выхода из Школы не слишком
обогнал сверстников.
Но вернемся в класс к Анне. Там перемешаны человек семь
детей разных возрастов, каждый делает что-то свое, приняв при
этом самую непочтительную позу да еще, может быть, сосет молоко
из бутылочки с соской. Что это -- хаос? Трудно себе
представить, чтобы в Школе у Беттельгейма за этим не скрывался
хорошо продуманный порядок. Поставим себя на место
воспитанников доктора Би и посмотрим на все их глазами.
Вот у меня не получается задачка, а Чарли уже решил. Но,
во-первых, у него она не совсем такая, как у меня. А во-вторых,
он же на два года меня старше (вариант: но он же в Школе уже
два года, а я только год). А в-третьих... мне надоело зубрить
это идиотское правило. Иду к Анне: -- Анна, я больше не могу?
-- Знаешь что, позанимайся немного с Левой. Попробуй ему
объяснить свое правило.
Подсаживаюсь к Леве. Не так-то легко объяснить что-нибудь
малышам. Но, оказывается, я согласен повторять ему это правило
сто раз, пока наконец этот балбес не сообразит, о чем идет
речь.
А вот я сижу на уроке и пишу письмо домой. Как бы издалека
слышу голос Анны. задающей вопрос старшим ребятам. И вдруг я
все понял, я знаю, как ответить: "Анна! Я скажу!" В Школе
каждый может высказаться когда захочет по любому поводу.
Таким образом, учеба в Школе происходит как бы еще и
"вверх -- вниз". Другой замечательный принцип Школы --
"сверхобучение". Дело в том, что, поскольку учеба для этих
детей сопряжена с большими психологическими трудностями, их
знания очень неустойчивы. Сверхобучение означает
сверхтщательную проработку материала. Учитель никуда не
торопится, он переходит к новому материалу только тогда, когда
старый абсолютно надежно усвоен. Сверхобучение --
сверхнадежность. Конечно, оно требует от учителя особого
искусства -- подавать много раз одно и то же блюдо под разными
соусами. Одну и ту же задачу дети решают в тетради, разыгрывают
в лицах, рисуют, поют и т.д. На помощь приходит и обучение
"вверх -- вниз", и письма домой в качестве дополнительного
сочинения.
Кстати, о родителях. Еще один принцип школьного обучения
-- исключены любые контакты между родителями и учителями. Когда
дела Ричарда, которому мама мыла рот мылом, пошли на поправку и
он появился в классе, то первый его вопрос был: "А может ли
мама прийти в Школу?" В переводе на взрослый язык это означает:
"Могу ли я использовать свои двойки для наказания своей
матери?" Да, к сожалению, это так -- дети мстят нам за насилие
над ними академической неуспеваемостью. И хотя в Школе нет,
разумеется, никаких отметок, дети могли бы, вместо того чтобы
спокойно заниматься, транслировать свои неудачи в классе по
каналу "учителя -- родители". С другой стороны, учителя Школы,
зная прекрасно истории болезни своих воспитанников, не всегда
смогли бы выдерживать академический тон при общении с творцами
этих историй. Вот почему все контакты родителей со Школой идут
только через -- правильно! -- доктора Би.
И наконец, последнее. Дети занимаются пять дней в неделю,
три часа до обеда и полтора -- после. Естественно, никаких
домашних заданий, вся учеба -- в классе.
Трехмесячный ребенок лежит в своей кроватке и, надрываясь,
кричит -- он голоден. "Ну чего он кричит? -- начинает выходить
из себя его мамаша, -- ведь я сейчас буду его кормить!" Она
кандидат наук. Но скажите мне, почему так часто занятия наукой
отбивают здравый смысл? Все, что нужно сейчас ученой мамаше, --
это на минутку встать, а точнее -- лечь, на место ее ребенка.
Но куда там. Придется лечь нам. Лежим, в животе пусто, а в душе
--- ужас: мы остались без еды. Это ведь кандидат наук знает,
что нас скоро покормят, а мы -- нет. И в отличие от нее для нас
это вопрос жизни и смерти. Если ее не покормят, она как-нибудь
сама справится, а если нас не покормят, мы погибнем, и очень
скоро. Это очень страшный страх -- остаться без еды.
В концентрационном лагере заключенные все время голодны. И
Беттельгейм понял, что это не просто издевательство
зверей-эсэсовцев, а один из элементов стройной системы
превращения человека в "идеального заключенного". Ведь было бы
более "экономично" кормить людей лучше, с тем чтобы они могли
лучше работать. Но экономика -- не главная цель лагерной жизни.
Если человек все время голоден, то он все время думает о еде. О
чем говорят заключенные, когда выдается такая возможность? О
том, как ловко вчера удалось утащить немного еды с лагерного
склада. О том, что, по слухам, завезут завтра в лагерный
магазин и т. д. Суть метода -- в низведении взрослого человека
до состояния трехмесячного ребенка. А это, по Беттельгейму,
разрушает личность взрослого, разъедает ее, как ржавчина.
...Но вернемся в Школу. Здесь своя кухня, свои повара,
которые готовят завтрак, обед и ужин. Обычные американские
блюда, нормальные порции. Кроме того, в любое время на кухне
можно получить молоко и хлеб в любом количестве. На кухне
всегда ошивается кто-нибудь из детей. Еще бы, очень интересно
смотреть, как готовят для тебя еду. В Школе нет запертых
дверей. Каждый когда угодно может зайти в любую комнату и
открыть любой ящик.
Но самое замечательное -- это сладкая комната. Не случайно
день в Школе начинается с тарелочки со сластями, не случайны
они и у девочки в классе, которая билась в отчаянии над своей
задачкой. Так вот, в Школе есть специальная комната, вроде
кладовки, вся сверху донизу набитая конфетами, пирожными,
печеньем на любой вкус. Можно в любое время зайти в сладкую
комнату и взять из нее все, что хочешь и сколько хочешь. Школа
специально следит за бесперебойным снабжением сладкой комнаты.
И когда маленькому человеку плохо, он забежит сюда, глянет на
полки, заставленные сластями, и на душе у него полегчает. Он,
может быть, ничего не возьмет, но почерпнет здесь новые силы
для борьбы со своими страхами, с приступами беспричинной,
разрушительной ненависти.
...Ну почему мы превращаем такие простые и естественные
дела, как еда, купание, учеба и т. п., в арену ожесточенной
борьбы с нашими детьми? Ведь какое это замечательное
удовольствие -- вкусно, от души поесть. Или поплескаться в
воде. Да и учеба легко может стать источником удовольствия.
А вместо этого -- "Ешь побыстрей. Мы опаздываем. Сколько
можно тебе..." А он, кажется, нарочно все делает, как в
замедленном кино. Это не кажется -- это так и есть.
Порабощенные дети мстят торможением. Они тормозят, блокируют,
замораживают все вокруг себя. Это -- защита рабов и
заключенных...
Итак, дети в Школе едят много сладкого., Да еще перед
обедом, а то и в постели. Не болят ли у них от этого животы?
Оказывается -- нет. Врач, постоянно наблюдающий всех детей в
Школе, находит, что с животами у них все в порядке. Даже у
обжор, а они в Школе есть. Познакомимся с одним из них.
Чарли, 9 лет. Болезненно толстый, неуклюжий, зато в
математике ему нет равных. Не умеет играть ни в одну детскую
игру, но легко складывает в уме большие числа. Угрюмый, ни с
кем не дружит; когда ходит по Школе, вечно на всех натыкается и
всем наступает на ноги.
Чарли очень не повезло в жизни -- его родители лишены дара
любви. Разумно, аккуратно, точно по учебнику они выполняют свои
родительские обязанности. У него все есть, о нем заботятся, с
ним играют. Жизнь в семье идет, как хорошо отлаженный часовой
механизм. Но... французы говорят, что материнская любовь должна
состоять из молока и меда. Молоко -- это все то материальное,
что необходимо для существования ребенка. Но вместе с молоком
мать должна передать ребенку и мед -- животное ощущение радости
бытия. Вот меда-то и был лишен Чарли. Его обжорство -- попытка
найти этот мед в еде. Так он и попал в Школу. Скоро мы с ним
снова встретимся и увидим, как он похудеет.
Еда -- великий одомашниватель. Как приятно возвращаться в
такое место, где тебя всегда ждет что-нибудь вкусненькое. Когда
Джордж после рыбалки поздно вечером появлялся в школе, все уже
спали, но на тумбочке у кровати его всегда ждал ужин,
оставленный там заботливой Гейл. Ну как сбежишь из такой Школы?
К тому же Джордж -- большой любитель поесть. Про себя он с
гордостью заявляет: "Я из тех, кто должен много есть!"
Физкультура в Школе
В здоровом теле -- здоровый дух. Признаюсь, я всегда
понимал эту древнюю мудрость очень примитивно. Что-то вроде:
если человек здоров, то у него хорошее настроение. Ведь часто у
нас физическую культуру понимают как набор оздоровительных
упражнений. Ошибка, по-моему, кроется в механическом разделении
человека на тело и душу. источник ошибки -- научный подход,
преобладающий в нашей культуре: если не можешь в чем-то
разобраться, разбери это на части и рассмотри каждую в
отдельности.
Малыш начинает активное познание мира с движения. Он
познает его руками, ртом, каждой клеточкой своего тела. С
другой стороны, известно, что уравновешенный человек хорошо
делает упражнения на равновесие, а у "гибкого" человека --
гибкое тело. Так где же кончается тело и начинается душа, а где
кончается душа и начинается тело?..
Личность, рассыпавшаяся на кусочки, не может собрать
вместе свое тело, заставить его работать согласованно. Поэтому
дети в Школе либо зажаты, скованны, неуклюжи, либо непрерывно
совершают бессмысленные движения. Задача Школы -- помочь
склеиванию личности. Один из методов -- научить ребенка
искусству управлять своим телом. В Школе есть спортивный зал,
игровые площадки, три раза в неделю университет предоставляет
Школе свой бассейн. Уже понятно, что в Школе каждый может
пользоваться спортивным инвентарем и площадками, когда и
сколько хочет.
Но напрасно стали бы мы искать на площадке нашего
математика Чарли. Поначалу воспитателям никак не удавалось
заманить его туда. Он часами просиживал у окна, наблюдая за
оживленным движением паровозов на близлежащей железнодорожной
ветке. Паровозы -- его страсть. Он и себя представляет таким
паровозом -- огромным, неповоротливым, несущим страшный запас
разрушительной силы. Чарли все время кажется, что стоит только
дать себе волю, начать двигаться, как он сойдет с рельсов и
пойдет крушить все вокруг. И никто не сможет его остановить.
Но вот что важно. Ведь Чарли -- умный парень. Он прочел
про паровозы все, что смог достать и понять. В его голове --
уйма самых разнообразных знаний, от устройства тормозов до
законов термодинамики. Но это -- мертвые, абстрактные значения,
они не помогают ему разобраться в мире, который его окружает, в
себе самом. Не умеешь двигаться -- не умеешь познавать мир,
знание твоей души перекошено на один бок. Есть и взрослые
толстые и неуклюжие математики, которым блестящее умение
манипулировать абстрактными символами не помогает избавиться от
страха перед жизнью.
Все же Гейл удалось постепенно раскачать Чарли и вытащить
его на воздух, на площадку, где возились дети. Чарли забрался
на небольшую горку и стоял там, боясь двинуться с места.
-- Беги вниз!-- кричит ему Гейл.
-- У меня не работают тормоза, я не смогу остановиться,--
отвечает ей Чарли-паровоз.
-- Не бойся, я тебя остановлю.
Чарли поверил и бросился вниз. У подножия горки он со всей
силой врезался в воспитательницу. Если бы она упала. то
неизвестно, как бы дальше пошли его дела. Но каким-то чудом она
устояла, и в этот момент между ними что-то возникло, произошел
какой-то особый контакт. С этого "что-то" и началось
выздоровление Чарли. Он стал ходить в бассейн, научился делать
простые упражнения. Паровозы свои он не забыл. У него появилась
новая игра. Держа перед собой склеенный им самим макет
паровоза, он стал носиться по Школе, издавая паровозные гудки.
Другие дети охотно включились в эту игру, с притворным страхом
разбегаясь от него во все стороны. Чарли похудел. Но не от
упражнений и беготни, конечно. И не оттого что стал заметно
меньше есть. А оттого что началось наведение порядка в его
душе, одним из проявлений которого и является правильный обмен
веществ.
...Нам, взрослым, очень важно сознавать, что дети верят --
мы сможем защитить их от них самих. Особенно порабощенные дети,
которые, накопив в себе пороховой погреб ненависти, боятся
"взлететь на воздух". Дети должны чувствовать, что мы сильнее,
умнее, опытнее их и в любой момент готовы прийти им на помощь.
А то ведь бывает и так. Один папа всегда старался поддаваться
своему сыну, когда они возились на полу, проиграть ему в домино
и в беганье наперегонки и т. д. Папа очень любил своего сына и
хотел таким образом вселить в мальчика уверенность в
собственных силах. А в результате мальчик попал к
Беттельгейму...
Есть еще одна опасность, которая подстерегает детей на
пути овладения движением. И кроется она в нас, родителях. Это
психическое насилие: "Вот когда ты научишься прыгать на одной
ножке, тогда ты будешь молодец". Вариант: "А вот Анечка уже
давно умеет кататься на велосипеде". В переводе на детский язык
это означает: сейчас я тебя не люблю. Вот когда ты научишься
делать то-то и то-то, тогда, может быть, я буду тебя любить. Мы
загоняем ребенка в угол, где он окружен со всех сторон жуткой
смесью любви, насилия, страха, унижения. Если его хрупкая душа
не сможет с этим справиться, он станет защищаться. Один путь --
торможение, я уже вскользь о нем упоминал. Ребенок замирает в
углу, спасаясь болезнями, аллергиями, обжорством. Другой путь
-- беспорядочная сверхактивная деятельность. Ребенок все время
на взводе, от его неконтролируемых движений летит на пол
посуда, вечно что-то ломается, рвется. Он врезается во
взрослых, лезет на стену, кричит и т. д. Каждый защищается как
может.
У Беттельгейма в Школе каждый достоин уважения уже сейчас,
каждого принимают таким, какой он есть, а не каким станет в
будущем.
Тут самое время остановиться и объяснить, почему Школа
Беттельгейма называется Школой. Ведь часто учреждение подобного
рода любит называть себя "домом". Оно как бы говорит ребенку:
"Это твой дом, твоя новая семья. А воспитательница будет твоей
мамой". Беттельгейм считает, что достаточно той неразберихи,
которая творится в душе у ребенка. чтобы не добавлять туда еще
и эту. Мама - это значит, что она тебя любит просто потому, что
ты есть, независимо от того, какой ты -- хороший или плохой.
Мамина любовь всегда с тобой. Папиной любви надо добиваться,
стараясь быть таким, каким он хочет тебя видеть. Мима, папа и я
-- вот структура, каркас, на котором ребенок строит свою душу.
А Школа -- это не дом, там ничего такого нет. Ни мам, ни пап.
Это школа, где учатся жить. Она как бы говорит: "У тебя
трудности -- мы тебе поможем с ними справиться. Воспитатели,
доктора, повара, горничные -- твои помощники. Ты достоин
уважения, как и всякая человеческая личность, но любовь,
извини, тебе не гарантирована. Если у тебя с Патти или с Гейл
возникнут близкие отношения -- это ваше личное дело. Но ты
должен сознавать, что это отношения двух независимых, свободных
людей".
Но -- поразительное дело! -- такие отношения все-таки
возникают, и случиться это может где угодно. Например, в ванной
комнате. Удивительно, как много значения придает наша
цивилизация чистоте. Мать заставляла шестилетнюю Люсиль часами
просиживать на горшке, мыться с мылом по десять раз в день...
Она постоянно и скрупулезно проверяла у Люсиль чистоту.
(Заключенные в концлагере также постоянно подвергались таким
процедурам.) И все же Люсиль любила это. потому что это были
единственные моменты ее близости с матерью. И в Школе Люсиль
много времени проводила с Гейл в ванной комнате и туалете,
просиживая часами на горшке или моясь под душем.
-- Посмотри, Гейл, я уже чистая? Надо, наверно, еще раз
намылиться.
-- По-моему, ты уже чистая, Люсиль. Но если хочешь, мылься
еще.
-- Ну хорошо. Я сейчас еще раз, и все.
В это время в душевую ворвалась стайка детей. Они
прибежали с улицы, мокрые, грязные, и тут же заляпали грязью
весь пол. Гейл, увидев странный блеск в глазах Люсиль, вдруг
сказала:
-- Послушай, Люсиль. Если ты так хочешь вымыться еще раз,
так уж испачкайся сначала, чтобы тебе было, что мыть! Она не
успела договорить, как Люсиль была уже вся с ног до головы
вымазана в грязи. И вновь между ними возник тот самый контакт,
ради которого, собственно, и создана Школа.
Сон
Ложиться спать страшно. Этот переход от бодрствования ко
сну очень похож на переход от жизни к смерти. Не зря этот мотив
так часто встречается в сказках. Мы уходим из этого мира, а
удастся ли вернуться, и когда? Отношения ребенка с временем
очень сложные, для него завтра -- это все равно, что для нас --
наше следующее воплощение в другой жизни. Но, кроме глубоко
запрятанного страха смерти, страха разлуки, есть еще и просто
страх натворить что-нибудь нехорошее во сне. Дети, которые и
днем-то не очень уверенно могут собой управлять, боятся ночи,
потому что ночью сознательный контроль полностью отключается.
Часто дети, которые боятся намочить постель, просят
воспитателей будить их ночью. Здесь позиция Школы такова: нет,
будить мы тебя не будем. Если намочишь постель -- ничего
страшного, это бывает с каждым. Подрастешь -- и это прекратится
само собой.
При отходе ко сну в спальне можно наблюдать такую картину.
Гейл, собрав вокруг себя группу любителей послушать сказку,
читает им тихо что-нибудь спокойное. В другом углу Патти играет
с ребятами в тихую игру. Кто-то начинает потихоньку
раздеваться, и просит почесать спинку. Воспитательницы
стараются уклониться. Выяснилось, что чесание спинки,
поглаживание, массаж перед сном -- сильное возбуждающее
средство.
На каждой тумбочке -- что-нибудь вкусное. Это не
специальная еда, не ужин -- ужин уже был. Это просто для
успокоения души. Затем все утихомириваются, и гасится свет. Но
не совсем -- в спальне полутьма. Все коридоры и комнаты Школы
тоже чуть-чуть освещены. И часто ночью можно видеть маленькое
привидение, мучимое бессонницей, слоняющееся по школе,
заглядывающее в класс, на кухню или в комнату, где спит
воспитательница.
x x x
Школа спит, а мы можем подвести итоги. Приблизились ли мы
к пониманию того, как склеиваются здесь детские души, прожив в
Школе один день вместе с ее воспитанниками? Есть ли здесь
какой-то порядок, система ? Система есть, и опирается она на
два краеугольных камня -- поступки ребенка и личность
взрослого. Ребенок строит свою личность самостоятельно,
используя в качестве каркаса личность близкого ему взрослого
человека, а в качестве цемента -- свои поступки. Роль Школы
заключается в том, чтобы создать вокруг ребенка такую среду, в
которой он может найти подходящий каркас и которая поощряет его
к совершению поступков.
Начнем с поступков. Я перечислю снова список основных
школьных "свобод": ходить и смотреть куда угодно -- в Школе нет
запертых дверей, можно даже зайти в учительскую и посмотреть
свое дело, уходить из школы -- приходить в школу; учиться -- не
учиться; играть -- не играть, мыться -- не мыться; есть -- не
есть; тратить карманные деньги по собственному разумению.
Свобода в Школе -- это не просто "сладкое слово". Это
терапевтическое средство. Ведь если тебя не заставляют, то даже
чистка зубов может стать поступком. И наоборот, если ты со всех
сторон окружен принуждениями и понуканиями, то совершить
самостоятельный поступок почти невозможно. Это проблема и для
взрослого человека. Много ли мы совершили поступков за всю
жизнь? Беттельгейм вспоминает один важный случай из его
лагерной жизни, когда он, еще совсем новичок, сидя в столовой,
брезгливо отодвинул от себя тарелку с баландой. Его сосед,
рабочий-коммунист, просидевший уже несколько лет, сказал: "Если
хочешь быстро сдохнуть, тогда можешь не есть. Но если ты решил
выжить, то запомни: ешь всякий раз, когда дают есть, спи или
читай, как только представится свободная минута, и обязательно
чисти зубы---по утрам".
Не сразу Беттельгейм понял смысл этого правила. Старый
рабочий перечислил ему все, что в лагере не заставляют делать.
Не много, но и в лагере есть возможность для самостоятельного,
автономного поведения. Поступки -- это не только то, что мы
делаем. Это еще и то, что делает нас.
А теперь -- о каркасе. Я не случайно всюду старательно
делал ударение на всех этих искрах, контактах -- моментах
сближения детей с воспитательницами. Ребенок может начать
использовать взрослую личность для строительства своей, только
если эта личность стала ему близкой. Но Школа -- не семья, и
чтобы сблизиться с кем-нибудь, надо хорошенько потрудиться.
Надо полюбить человека и сделать так, чтобы он полюбил тебя.
Как известно, это одна из самых высоких задач в жизни. Здесь
она осложняется еще и тем, что тот взрослый, которого выбрал
ребенок, должен быть еще и личностью.
Так все-таки есть система или нет? Системы нет в том
смысле, что ее нельзя распространить, как "полезное начинание".
Потому что система -- это сам Беттельгейм, а личность нельзя
скопировать, размножить. Воспитать воспитательниц (они все --
его ученицы), поваров, горничных, весь персонал для создания в
Школе живительной среды -- это мог сделать только Беттельгейм.
Животворная среда -- а есть ли она у нормальных, здоровых
Детей, которые не учатся в Школе у доктора Би? Ребенку
необходима личность близкого ему взрослого человека в качестве
каркаса. А что, если эта самая взрослая личность не очень
хорошо выстроена? Каркас получится неважный. Но ребенок его
передаст своим детям. И так далее.
...Я начал с твердым намерением говорить о детях. А
получается -- опять о взрослых. Нам, взрослым, может не все
нравиться в нашем взрослом мире. Но это мы сами его для себя
построили. И нам самим придется его перестраивать. А дети
совершенно ни в чем не виноваты, О них надо думать в первую
очередь -- и до, и во время, и после любой перестройки,
которая, в сущности, всегда делается ради них.
Максимов.
* М.Максимов. Только любовь... Не мало ли? *
"ЗНАНИЕ -СИЛА"
Что мы все о взрослых с их бесконечными кризисами и
проблемами? Поговорим о воспитании детей. Этот вопрос волнует
всех, многие согласны, что дела в этой области не всегда
обстоят благополучно. Но почему так?
Мы часто обвиняем наших детей в том, что они
безынициативны, что им ничего не хочется, что им все
неинтересно и т.д. Но встанем на их место и прокрутим пленку
назад. Нам по полтора года, мы только что научились
самостоятельно передвигаться, и перед нами сразу открылся
новый, Удивительный, захватывающий мир. Вот ключ от папиных
ящиков, вот ваза с цветами, мамины часы, но самое интересное --
кран на газовой плите. И все это надо сейчас же потрогать,
положить в рот, все разобрать и во всем разобраться. Но стоит
только протянуть к этому руку -- "Нельзя! Не трогай! Не смей!".
Попробуем еще -- тут уж можно и по рукам получить, и не только
по рукам. И вот, наконец, маленький преступник за решеткой. Он
тихо сидит в углу манежа и сосет соску. Он уже понял, что лучше
всего -- "сидеть тихо и не высовываться", потому что, как
только высунешься,-- сразу получишь по рукам. Очень горько
сознавать, сидя в клетке, что для твоих родителей все эти
неживые вещи -- папины книжки, мамины брошки и т.д.--
значительно важнее, чем ты, чем твои живые чувства.
И вот что удивительно. Эти же самые родители могут
бороться за охрану окружающей среды или за права человека, но
не способны подумать о том, чтобы окружить решеткой не ребенка,
а те, в общем, немногие предметы, до которых ему не стоит
дотрагиваться. Мы запускаем ракеты на Венеру, а создать такие
краны на газовой плите, которые может открыть только взрослый,
-- это нам не под силу. Мы образованны и просвещенны, но детям
от этого не легче. Вот современная мамаша утром обнаруживает у
пятилетнего ребенка мокрую постель. Она начиталась всяких
книжек и знает, что нельзя сына за это наказывать. Но вечером,
когда папа приходит с работы, она закатывает ему грандиозный
скандал, в котором, в частности, упоминается грязное белье,
которое ей приходится за всеми убирать. Все это, разумеется,
при ребенке. Так уж лучше бы она тогда, утром, в сердцах
шлепнула его пару раз.
А вот еще случай. Ребенок только-только начинает говорить.
Его интеллигентная мамаша, вместо того, чтобы приучать его к
горшку, -- теперь это немодно -- заводит специальную книжку, в
которую заносит все его новые слова. И когда приходят гости, с
гордостью сообщает, что за эту неделю ее ребенок освоил на два
слова больше, чем за прошлую. Это очень тонкий случай насилия
над личностью, поскольку ребенок, который тут же лежит в
кроватке весь мокрый и грязный по уши, все это прекрасно
слышит. Он готов для любимой мамы в лепешку расшибиться, только
бы она была им довольна. Но его принуждают к интеллектуальным
усилиям, к которым он еще не готов ни физически, ни морально,
но не приучают к чистоте -- а к этому он как раз и готов (и
физически и морально).
А как же любовь? Ведь известно: "Главное -- любить
ребенка, все остальное сложится само собой". Так вот, к
сожалению, все устроено значительно сложнее. Теперь, наконец, я
перехожу к главному, о чем собираюсь рассказать. Это книга
моего любимого автора Бруно Беттельгейма "Не только любовь".
Мой план таков: сначала о Беттельгейме и о его книгах. Затем
несколько общих слов о его Школе, куда попадают искалеченные
нами дети. А потом мы проведем там вместе с ними один день. Мы
увидим, как Школа просыпается, учится, обедает, играет и
укладывается спать. И, может быть, мы что-нибудь поймем.
Бруно Беттельгейм родился в 1903 году в Вене. Он --
детский врач, лечил детей с психическими травмами. Почти всю
жизнь он жил со своими пациентами и написал много замечательных
книг о детях. Всю жизнь -- кроме полутора лет. которые он
просидел в гитлеровских концлагерях Дахау и Бухенвальд. Он
многое перевидал и пережил там. Но главное, что потрясло
Беттельгейма -- психолога, воспитанника знаменитой Венской
школы психоанализа. профессионального наблюдателя человека, --
это разрушительное воздействие лагерной жизни на личность
заключенного. И он решил исследовать механизм этого разрушения.
Психологическое изучение лагерной жизни изнутри -- согласитесь,
не совсем лабораторный эксперимент.
Результатом такого смертельно опасного исследования стала
книга, которую Беттельгейм создал в лагере. Я сказал "создал",
а не "написал", потому что делать какие-либо записи в лагере
строжайше запрещалось. Свою книгу Беттельгейм запоминал
наизусть. слово за словом, страницу за страницей. Он считает,
что эта книга спасла ему жизнь, защитив его душу от разрушения.
В ней Беттельгейм излагает методологию превращения нормального
здорового человека в "идеального заключенного" -- существо,
лишенное личности, какого бы то ни было внутреннего содержания.
Зато все "идеальные заключенные" похожи друг на друга как две
капли воды. Ими очень легко управлять -- тысячью, миллионом
таких существ может руководить один человек, переключая кнопки
на панели, как управляют радиомоделями.
В 1939 году Беттельгейма выпустили из лагеря, и он уехал в
США. В 1.944 году он стал директором клиники для детей с
нервными расстройствами при Чикагском университете, которая
называется Ортогенической школой Сони Шенкман, Дальше я всюду
буду называть ее просто Школой. В этой Школе лечат в основном
детей, которые не в ладах с этим миром, которые боятся сделать
в нем хотя бы один шаг, произнести слово. Они либо заторможены,
стараются забиться в угол, либо. наоборот, все время дергаются
или трясутся. Они отстают от своих сверстников в развитии, их
часто мучают всевозможные аллергии. Однако во всех остальных
отношениях это нормальные, здоровые дети, у них нет никакой
патологии. Просто, как считает Беттельгейм, они в семье попали
в такие условия, которые оказали разрушительное воздействие на
их еще не окрепшие души. И, отталкиваясь от своего лагерного
исследования, он решил создать в Школе среду, которая склеивала
бы эти рассыпавшиеся на кусочки личности. Школа -- это
интернат, в нем живут от тридцати до пятидесяти воспитанников в
возрасте от 6 до 14 лет. Дети разбиты на группы по шесть-семь
человек, в каждой группе три воспитателя и один учитель. Кроме
того, в Школе работают повара, уборщицы и другой технический
персонал. Есть даже свой стекольщик, и у него всегда достаточно
работы.
Теперь познакомимся с двумя воспитанниками Школы.
Ричард, 11 лет. Вместо человеческой речи --
нечленораздельные звуки, напоминающие рычание. Никаких
контактов с окружающими, единственный друг -- плюшевый медведь,
с которым он не расстается. С Ричардом случаются приступы
неудержимой беспричинной ярости и злобы. После нескольких лет
жизни в школе, когда дела его пошли на поправку, он рассказал
доктору Би (так все называют Б. Беттельгейма в школе), что
мать, чтобы отучить его от "дурных" слов, мыла ему рот мылом.
Но вместе с грязными словами, объяснял Ричард, она смыла и все
остальные. Вот так.
Джордж, 8 лет. Первый раз он убежал из дома в три года.
После этого вся его жизнь -- побеги, ночевки на улице; еда --
где что плохо лежит. Джордж -- страстный рыболов. В возрасте
шести лет он пытался утопить своего сверстника, чтобы завладеть
его удочкой. Он не умеет ни читать, ни писать. А теперь -- в
Школу.
Подъем
Воспитательница входит в спальню, уставленную двухэтажными
кроватями, и начинает раскладывать на тумбочки тарелочки со
всякими вкусными вещами. Дети лежат в постелях, укрывшись с
головой одеялом. Тяжелый, момент -- первый контакт с враждебным
миром. Эти дети, как правило, плохо спят -- их мучают кошмары,
а граница между миром воображаемым и миром реальным у детей не
такая резкая, как у нас, взрослых. Очень страшно выглянуть
наружу из теплого мягкого кокона. Но вот из-под одеяла
высунулась рука -- и воспитательница берет ее в свою. Первый
контакт -- глубинный, древний, невербальный. Теперь положим в
ладошку что-нибудь сладкое -- рука вновь прячется под одеяло.
Но самое страшное уже позади. Спальня зашевелилась. Вот Ричард
выползает из-под одеяла и сразу -- к медведю. Начинается только
им обоим понятный обмен ворчаниями и рычаниями. На другой
кроватке Люсиль уговаривает встать свою куклу, которая никак не
хочет просыпаться.
А вот Джордж начинает свою ежедневную процедуру одевания.
Он, конечно, на верхней полке и просит Кэтти (всех
воспитательниц дети называют просто по имени) достать ему из
тумбочки его любимую рубашку. Р-р-раз -- и рубашка летит на
пол. Кэтти приносит ему другую -- и эта летит в угол. И так до
тех пор, пока не будут раскиданы все рубашки, кроме последней.
Все, теперь можно одеваться.
Не так все просто у других детей. Почти у всех трудности с
координацией движений. Такое впечатление, будто личность,
рассыпавшаяся на кусочки, не может собрать воедино свое тело.
Просыпаясь, ребенок боится, что его руки и ноги сегодня
перестанут ему подчиняться. Ему нужно время на тщательную
инспекцию всего тела. Такая мнительность порождает и всякие
мнимые -- и не мнимые -- боли и болезни. Как быть? Конечно, в
школе есть свой врач, можно его позвать. Кэтти говорить "Знаешь
что. Том. Я понимаю -- у тебя болит то-то и то-то. Давай
сделаем так: ты сейчас встанешь, пойдешь завтракать, а потом
снова ляжешь в постель, и я позову врача. Идет?". А там, после
завтрака, вовлеченный в обычную суету школьной жизни, Том
забудет свои утренние страхи и не вернется в постель. В Школе
каждый может вставать и ложиться в постель в любое время.
Учеба
После подъема -- умывание, затем завтрак, и в класс.
Отношение Школы к еде -- особый, очень важный разговор, я его
отложил до обеда.
В дверь класса просовывается голова Левы. -- Анна, я не
буду сегодня учиться. -- Хорошо, Лева. Приходи завтра. Проходит
три минуты. Снова голова Левы. -- Анна. ты слышала--я не приду
сегодня! -- Хорошо, Лева. Я слышала. Еще три минуты -- и все
снова. -- Я уже слышала, Лева. Не хочешь -- не приходи.
А еще через пять минут Лева уже сидит на своем месте за
партой и делает задание, которое Анна для него подготовила. Но
что это творится в классе?! Здесь собраны дети всех возрастов
от 6 до 14 лет, и каждый занимается своим делом, по
специальному заданию, которое для него подготовлено. Вот
девочка сидит на полу, в руке у нее сладкая булочка, она
сосредоточенно повторяет вслух какое-то правило. Один поливает
цветы, другой беседует с Анной, кто-то клеит макет
геометрической фигуры. А вот маленький мальчик забился под
парту, обхватив голову руками -- только бы ничего не видеть,
ничего не слышать. Ему страшно.
Страх исследования: ты открываешь разные запертые двери и
ящики, открываешь неведомые тебе тайны природы. И вдруг из
одной такой двери на тебя падает скелет... В этом взрослом мире
с тобой все что угодно может произойти,
Страх неадекватности: "У меня опять ничего не получится!"
Эти дети измучены своими неудачами, они знают, что отстали от
сверстников Соревнование -- не для них: невыносима мысль о том,
что "Чарли уже умеет решать уравнения, а я..."
Страх взрослости: учеба делает человека взрослым. "А пока
я маленький, я ни за что не отвечаю.
Бесполезно искать в классе Джорджа. Он принципиальный
противник учебы -- ноги его там не будет. Мы найдем его, плотно
позавтракавшего и набившего едой карманы, за воротами Школы.
Вернется он только поздно вечером. Каждый может входить и
выходить из Школы в любое время. Джордж, естественно,
отправляется на рыбалку. Все попытки воспитательницы
подружиться с ним поначалу решительно отвергались. Но время
шло, и Джордж понял, что Гейл можно доверять. И вот наконец
высокая честь -- он берет Гейл с собой на рыбалку. Они
отправляются на озеро, и Джордж усаживается на свое любимое
место -- прислонившись спиной к огромному плакату: "Здесь ловля
рыбы категорически запрещена".
-- Послушай, Джордж, давай отойдем немного от этого места.
-- А в чем дело?
-- Ты знаешь, что здесь написано?
-- Мне-то что, я не умею читать. А что там написано?
-- Там написано, что здесь нельзя ловить рыбу.
-- Меня это не касается, я ведь не умею читать!
Вот пример замечательной интуиции воспитательницы Школы:
еще ничего не понимая, Гейл почувствовала, что есть какая-то
связь между рыбалкой и неграмотностью Джорджа. Она села рядом с
ним у плаката и тем сделала еще один шаг к сближению.
Совместные походы к озеру продолжались. Сидя у плаката, Гейл и
Джордж вели неторопливые беседы, в которых часто обсуждались
вопросы, имеющие серьезную юридическую подоплеку. Например: "А
если человек даже не может прочесть закон, посадят его в
тюрьму? " Постепенно перед Гейл открылось следующее. Джордж,
конечно, не забыл о своей попытке утопить человека. Но угодить
за это в тюрьму... из нее не убежишь. Поэтому Джорджу нужно
было выработать способ психологической защиты от этого страха.
И он его нашел, потому что это был вопрос жизни и смерти. Нужно
остаться ребенком -- сажают ведь только взрослых.
Естественно, что Гейл ни словом не обмолвилась Джорджу о
том, что она поняла. В школе взрослым запрещается лезть в душу
ребенка. Их беседы у озера продолжались, и вот однажды вдруг
словно искра пробежала между ними. Их души соприкоснулись. С
этого момента судьба Джорджа круто пошла на поправку. Вот он
уже появился в классе, и тут обнаружилось, что он --
необыкновенно одаренный парень. Хотя манипулирование
абстрактными символами по-прежнему дается ему с трудом, но во
всем, что касается живой жизни, что можно сделать своими
руками, где можно проявить здравый смысл, он делает
поразительный рывок вперед. Конечно, и сейчас временами ему
бывает тяжело, и тогда -- снова на озеро. Но все равно видно,
как парень растет прямо на глазах. Учительнице приходится его
даже сдерживать, чтобы он к моменту выхода из Школы не слишком
обогнал сверстников.
Но вернемся в класс к Анне. Там перемешаны человек семь
детей разных возрастов, каждый делает что-то свое, приняв при
этом самую непочтительную позу да еще, может быть, сосет молоко
из бутылочки с соской. Что это -- хаос? Трудно себе
представить, чтобы в Школе у Беттельгейма за этим не скрывался
хорошо продуманный порядок. Поставим себя на место
воспитанников доктора Би и посмотрим на все их глазами.
Вот у меня не получается задачка, а Чарли уже решил. Но,
во-первых, у него она не совсем такая, как у меня. А во-вторых,
он же на два года меня старше (вариант: но он же в Школе уже
два года, а я только год). А в-третьих... мне надоело зубрить
это идиотское правило. Иду к Анне: -- Анна, я больше не могу?
-- Знаешь что, позанимайся немного с Левой. Попробуй ему
объяснить свое правило.
Подсаживаюсь к Леве. Не так-то легко объяснить что-нибудь
малышам. Но, оказывается, я согласен повторять ему это правило
сто раз, пока наконец этот балбес не сообразит, о чем идет
речь.
А вот я сижу на уроке и пишу письмо домой. Как бы издалека
слышу голос Анны. задающей вопрос старшим ребятам. И вдруг я
все понял, я знаю, как ответить: "Анна! Я скажу!" В Школе
каждый может высказаться когда захочет по любому поводу.
Таким образом, учеба в Школе происходит как бы еще и
"вверх -- вниз". Другой замечательный принцип Школы --
"сверхобучение". Дело в том, что, поскольку учеба для этих
детей сопряжена с большими психологическими трудностями, их
знания очень неустойчивы. Сверхобучение означает
сверхтщательную проработку материала. Учитель никуда не
торопится, он переходит к новому материалу только тогда, когда
старый абсолютно надежно усвоен. Сверхобучение --
сверхнадежность. Конечно, оно требует от учителя особого
искусства -- подавать много раз одно и то же блюдо под разными
соусами. Одну и ту же задачу дети решают в тетради, разыгрывают
в лицах, рисуют, поют и т.д. На помощь приходит и обучение
"вверх -- вниз", и письма домой в качестве дополнительного
сочинения.
Кстати, о родителях. Еще один принцип школьного обучения
-- исключены любые контакты между родителями и учителями. Когда
дела Ричарда, которому мама мыла рот мылом, пошли на поправку и
он появился в классе, то первый его вопрос был: "А может ли
мама прийти в Школу?" В переводе на взрослый язык это означает:
"Могу ли я использовать свои двойки для наказания своей
матери?" Да, к сожалению, это так -- дети мстят нам за насилие
над ними академической неуспеваемостью. И хотя в Школе нет,
разумеется, никаких отметок, дети могли бы, вместо того чтобы
спокойно заниматься, транслировать свои неудачи в классе по
каналу "учителя -- родители". С другой стороны, учителя Школы,
зная прекрасно истории болезни своих воспитанников, не всегда
смогли бы выдерживать академический тон при общении с творцами
этих историй. Вот почему все контакты родителей со Школой идут
только через -- правильно! -- доктора Би.
И наконец, последнее. Дети занимаются пять дней в неделю,
три часа до обеда и полтора -- после. Естественно, никаких
домашних заданий, вся учеба -- в классе.
Трехмесячный ребенок лежит в своей кроватке и, надрываясь,
кричит -- он голоден. "Ну чего он кричит? -- начинает выходить
из себя его мамаша, -- ведь я сейчас буду его кормить!" Она
кандидат наук. Но скажите мне, почему так часто занятия наукой
отбивают здравый смысл? Все, что нужно сейчас ученой мамаше, --
это на минутку встать, а точнее -- лечь, на место ее ребенка.
Но куда там. Придется лечь нам. Лежим, в животе пусто, а в душе
--- ужас: мы остались без еды. Это ведь кандидат наук знает,
что нас скоро покормят, а мы -- нет. И в отличие от нее для нас
это вопрос жизни и смерти. Если ее не покормят, она как-нибудь
сама справится, а если нас не покормят, мы погибнем, и очень
скоро. Это очень страшный страх -- остаться без еды.
В концентрационном лагере заключенные все время голодны. И
Беттельгейм понял, что это не просто издевательство
зверей-эсэсовцев, а один из элементов стройной системы
превращения человека в "идеального заключенного". Ведь было бы
более "экономично" кормить людей лучше, с тем чтобы они могли
лучше работать. Но экономика -- не главная цель лагерной жизни.
Если человек все время голоден, то он все время думает о еде. О
чем говорят заключенные, когда выдается такая возможность? О
том, как ловко вчера удалось утащить немного еды с лагерного
склада. О том, что, по слухам, завезут завтра в лагерный
магазин и т. д. Суть метода -- в низведении взрослого человека
до состояния трехмесячного ребенка. А это, по Беттельгейму,
разрушает личность взрослого, разъедает ее, как ржавчина.
...Но вернемся в Школу. Здесь своя кухня, свои повара,
которые готовят завтрак, обед и ужин. Обычные американские
блюда, нормальные порции. Кроме того, в любое время на кухне
можно получить молоко и хлеб в любом количестве. На кухне
всегда ошивается кто-нибудь из детей. Еще бы, очень интересно
смотреть, как готовят для тебя еду. В Школе нет запертых
дверей. Каждый когда угодно может зайти в любую комнату и
открыть любой ящик.
Но самое замечательное -- это сладкая комната. Не случайно
день в Школе начинается с тарелочки со сластями, не случайны
они и у девочки в классе, которая билась в отчаянии над своей
задачкой. Так вот, в Школе есть специальная комната, вроде
кладовки, вся сверху донизу набитая конфетами, пирожными,
печеньем на любой вкус. Можно в любое время зайти в сладкую
комнату и взять из нее все, что хочешь и сколько хочешь. Школа
специально следит за бесперебойным снабжением сладкой комнаты.
И когда маленькому человеку плохо, он забежит сюда, глянет на
полки, заставленные сластями, и на душе у него полегчает. Он,
может быть, ничего не возьмет, но почерпнет здесь новые силы
для борьбы со своими страхами, с приступами беспричинной,
разрушительной ненависти.
...Ну почему мы превращаем такие простые и естественные
дела, как еда, купание, учеба и т. п., в арену ожесточенной
борьбы с нашими детьми? Ведь какое это замечательное
удовольствие -- вкусно, от души поесть. Или поплескаться в
воде. Да и учеба легко может стать источником удовольствия.
А вместо этого -- "Ешь побыстрей. Мы опаздываем. Сколько
можно тебе..." А он, кажется, нарочно все делает, как в
замедленном кино. Это не кажется -- это так и есть.
Порабощенные дети мстят торможением. Они тормозят, блокируют,
замораживают все вокруг себя. Это -- защита рабов и
заключенных...
Итак, дети в Школе едят много сладкого., Да еще перед
обедом, а то и в постели. Не болят ли у них от этого животы?
Оказывается -- нет. Врач, постоянно наблюдающий всех детей в
Школе, находит, что с животами у них все в порядке. Даже у
обжор, а они в Школе есть. Познакомимся с одним из них.
Чарли, 9 лет. Болезненно толстый, неуклюжий, зато в
математике ему нет равных. Не умеет играть ни в одну детскую
игру, но легко складывает в уме большие числа. Угрюмый, ни с
кем не дружит; когда ходит по Школе, вечно на всех натыкается и
всем наступает на ноги.
Чарли очень не повезло в жизни -- его родители лишены дара
любви. Разумно, аккуратно, точно по учебнику они выполняют свои
родительские обязанности. У него все есть, о нем заботятся, с
ним играют. Жизнь в семье идет, как хорошо отлаженный часовой
механизм. Но... французы говорят, что материнская любовь должна
состоять из молока и меда. Молоко -- это все то материальное,
что необходимо для существования ребенка. Но вместе с молоком
мать должна передать ребенку и мед -- животное ощущение радости
бытия. Вот меда-то и был лишен Чарли. Его обжорство -- попытка
найти этот мед в еде. Так он и попал в Школу. Скоро мы с ним
снова встретимся и увидим, как он похудеет.
Еда -- великий одомашниватель. Как приятно возвращаться в
такое место, где тебя всегда ждет что-нибудь вкусненькое. Когда
Джордж после рыбалки поздно вечером появлялся в школе, все уже
спали, но на тумбочке у кровати его всегда ждал ужин,
оставленный там заботливой Гейл. Ну как сбежишь из такой Школы?
К тому же Джордж -- большой любитель поесть. Про себя он с
гордостью заявляет: "Я из тех, кто должен много есть!"
Физкультура в Школе
В здоровом теле -- здоровый дух. Признаюсь, я всегда
понимал эту древнюю мудрость очень примитивно. Что-то вроде:
если человек здоров, то у него хорошее настроение. Ведь часто у
нас физическую культуру понимают как набор оздоровительных
упражнений. Ошибка, по-моему, кроется в механическом разделении
человека на тело и душу. источник ошибки -- научный подход,
преобладающий в нашей культуре: если не можешь в чем-то
разобраться, разбери это на части и рассмотри каждую в
отдельности.
Малыш начинает активное познание мира с движения. Он
познает его руками, ртом, каждой клеточкой своего тела. С
другой стороны, известно, что уравновешенный человек хорошо
делает упражнения на равновесие, а у "гибкого" человека --
гибкое тело. Так где же кончается тело и начинается душа, а где
кончается душа и начинается тело?..
Личность, рассыпавшаяся на кусочки, не может собрать
вместе свое тело, заставить его работать согласованно. Поэтому
дети в Школе либо зажаты, скованны, неуклюжи, либо непрерывно
совершают бессмысленные движения. Задача Школы -- помочь
склеиванию личности. Один из методов -- научить ребенка
искусству управлять своим телом. В Школе есть спортивный зал,
игровые площадки, три раза в неделю университет предоставляет
Школе свой бассейн. Уже понятно, что в Школе каждый может
пользоваться спортивным инвентарем и площадками, когда и
сколько хочет.
Но напрасно стали бы мы искать на площадке нашего
математика Чарли. Поначалу воспитателям никак не удавалось
заманить его туда. Он часами просиживал у окна, наблюдая за
оживленным движением паровозов на близлежащей железнодорожной
ветке. Паровозы -- его страсть. Он и себя представляет таким
паровозом -- огромным, неповоротливым, несущим страшный запас
разрушительной силы. Чарли все время кажется, что стоит только
дать себе волю, начать двигаться, как он сойдет с рельсов и
пойдет крушить все вокруг. И никто не сможет его остановить.
Но вот что важно. Ведь Чарли -- умный парень. Он прочел
про паровозы все, что смог достать и понять. В его голове --
уйма самых разнообразных знаний, от устройства тормозов до
законов термодинамики. Но это -- мертвые, абстрактные значения,
они не помогают ему разобраться в мире, который его окружает, в
себе самом. Не умеешь двигаться -- не умеешь познавать мир,
знание твоей души перекошено на один бок. Есть и взрослые
толстые и неуклюжие математики, которым блестящее умение
манипулировать абстрактными символами не помогает избавиться от
страха перед жизнью.
Все же Гейл удалось постепенно раскачать Чарли и вытащить
его на воздух, на площадку, где возились дети. Чарли забрался
на небольшую горку и стоял там, боясь двинуться с места.
-- Беги вниз!-- кричит ему Гейл.
-- У меня не работают тормоза, я не смогу остановиться,--
отвечает ей Чарли-паровоз.
-- Не бойся, я тебя остановлю.
Чарли поверил и бросился вниз. У подножия горки он со всей
силой врезался в воспитательницу. Если бы она упала. то
неизвестно, как бы дальше пошли его дела. Но каким-то чудом она
устояла, и в этот момент между ними что-то возникло, произошел
какой-то особый контакт. С этого "что-то" и началось
выздоровление Чарли. Он стал ходить в бассейн, научился делать
простые упражнения. Паровозы свои он не забыл. У него появилась
новая игра. Держа перед собой склеенный им самим макет
паровоза, он стал носиться по Школе, издавая паровозные гудки.
Другие дети охотно включились в эту игру, с притворным страхом
разбегаясь от него во все стороны. Чарли похудел. Но не от
упражнений и беготни, конечно. И не оттого что стал заметно
меньше есть. А оттого что началось наведение порядка в его
душе, одним из проявлений которого и является правильный обмен
веществ.
...Нам, взрослым, очень важно сознавать, что дети верят --
мы сможем защитить их от них самих. Особенно порабощенные дети,
которые, накопив в себе пороховой погреб ненависти, боятся
"взлететь на воздух". Дети должны чувствовать, что мы сильнее,
умнее, опытнее их и в любой момент готовы прийти им на помощь.
А то ведь бывает и так. Один папа всегда старался поддаваться
своему сыну, когда они возились на полу, проиграть ему в домино
и в беганье наперегонки и т. д. Папа очень любил своего сына и
хотел таким образом вселить в мальчика уверенность в
собственных силах. А в результате мальчик попал к
Беттельгейму...
Есть еще одна опасность, которая подстерегает детей на
пути овладения движением. И кроется она в нас, родителях. Это
психическое насилие: "Вот когда ты научишься прыгать на одной
ножке, тогда ты будешь молодец". Вариант: "А вот Анечка уже
давно умеет кататься на велосипеде". В переводе на детский язык
это означает: сейчас я тебя не люблю. Вот когда ты научишься
делать то-то и то-то, тогда, может быть, я буду тебя любить. Мы
загоняем ребенка в угол, где он окружен со всех сторон жуткой
смесью любви, насилия, страха, унижения. Если его хрупкая душа
не сможет с этим справиться, он станет защищаться. Один путь --
торможение, я уже вскользь о нем упоминал. Ребенок замирает в
углу, спасаясь болезнями, аллергиями, обжорством. Другой путь
-- беспорядочная сверхактивная деятельность. Ребенок все время
на взводе, от его неконтролируемых движений летит на пол
посуда, вечно что-то ломается, рвется. Он врезается во
взрослых, лезет на стену, кричит и т. д. Каждый защищается как
может.
У Беттельгейма в Школе каждый достоин уважения уже сейчас,
каждого принимают таким, какой он есть, а не каким станет в
будущем.
Тут самое время остановиться и объяснить, почему Школа
Беттельгейма называется Школой. Ведь часто учреждение подобного
рода любит называть себя "домом". Оно как бы говорит ребенку:
"Это твой дом, твоя новая семья. А воспитательница будет твоей
мамой". Беттельгейм считает, что достаточно той неразберихи,
которая творится в душе у ребенка. чтобы не добавлять туда еще
и эту. Мама - это значит, что она тебя любит просто потому, что
ты есть, независимо от того, какой ты -- хороший или плохой.
Мамина любовь всегда с тобой. Папиной любви надо добиваться,
стараясь быть таким, каким он хочет тебя видеть. Мима, папа и я
-- вот структура, каркас, на котором ребенок строит свою душу.
А Школа -- это не дом, там ничего такого нет. Ни мам, ни пап.
Это школа, где учатся жить. Она как бы говорит: "У тебя
трудности -- мы тебе поможем с ними справиться. Воспитатели,
доктора, повара, горничные -- твои помощники. Ты достоин
уважения, как и всякая человеческая личность, но любовь,
извини, тебе не гарантирована. Если у тебя с Патти или с Гейл
возникнут близкие отношения -- это ваше личное дело. Но ты
должен сознавать, что это отношения двух независимых, свободных
людей".
Но -- поразительное дело! -- такие отношения все-таки
возникают, и случиться это может где угодно. Например, в ванной
комнате. Удивительно, как много значения придает наша
цивилизация чистоте. Мать заставляла шестилетнюю Люсиль часами
просиживать на горшке, мыться с мылом по десять раз в день...
Она постоянно и скрупулезно проверяла у Люсиль чистоту.
(Заключенные в концлагере также постоянно подвергались таким
процедурам.) И все же Люсиль любила это. потому что это были
единственные моменты ее близости с матерью. И в Школе Люсиль
много времени проводила с Гейл в ванной комнате и туалете,
просиживая часами на горшке или моясь под душем.
-- Посмотри, Гейл, я уже чистая? Надо, наверно, еще раз
намылиться.
-- По-моему, ты уже чистая, Люсиль. Но если хочешь, мылься
еще.
-- Ну хорошо. Я сейчас еще раз, и все.
В это время в душевую ворвалась стайка детей. Они
прибежали с улицы, мокрые, грязные, и тут же заляпали грязью
весь пол. Гейл, увидев странный блеск в глазах Люсиль, вдруг
сказала:
-- Послушай, Люсиль. Если ты так хочешь вымыться еще раз,
так уж испачкайся сначала, чтобы тебе было, что мыть! Она не
успела договорить, как Люсиль была уже вся с ног до головы
вымазана в грязи. И вновь между ними возник тот самый контакт,
ради которого, собственно, и создана Школа.
Сон
Ложиться спать страшно. Этот переход от бодрствования ко
сну очень похож на переход от жизни к смерти. Не зря этот мотив
так часто встречается в сказках. Мы уходим из этого мира, а
удастся ли вернуться, и когда? Отношения ребенка с временем
очень сложные, для него завтра -- это все равно, что для нас --
наше следующее воплощение в другой жизни. Но, кроме глубоко
запрятанного страха смерти, страха разлуки, есть еще и просто
страх натворить что-нибудь нехорошее во сне. Дети, которые и
днем-то не очень уверенно могут собой управлять, боятся ночи,
потому что ночью сознательный контроль полностью отключается.
Часто дети, которые боятся намочить постель, просят
воспитателей будить их ночью. Здесь позиция Школы такова: нет,
будить мы тебя не будем. Если намочишь постель -- ничего
страшного, это бывает с каждым. Подрастешь -- и это прекратится
само собой.
При отходе ко сну в спальне можно наблюдать такую картину.
Гейл, собрав вокруг себя группу любителей послушать сказку,
читает им тихо что-нибудь спокойное. В другом углу Патти играет
с ребятами в тихую игру. Кто-то начинает потихоньку
раздеваться, и просит почесать спинку. Воспитательницы
стараются уклониться. Выяснилось, что чесание спинки,
поглаживание, массаж перед сном -- сильное возбуждающее
средство.
На каждой тумбочке -- что-нибудь вкусное. Это не
специальная еда, не ужин -- ужин уже был. Это просто для
успокоения души. Затем все утихомириваются, и гасится свет. Но
не совсем -- в спальне полутьма. Все коридоры и комнаты Школы
тоже чуть-чуть освещены. И часто ночью можно видеть маленькое
привидение, мучимое бессонницей, слоняющееся по школе,
заглядывающее в класс, на кухню или в комнату, где спит
воспитательница.
x x x
Школа спит, а мы можем подвести итоги. Приблизились ли мы
к пониманию того, как склеиваются здесь детские души, прожив в
Школе один день вместе с ее воспитанниками? Есть ли здесь
какой-то порядок, система ? Система есть, и опирается она на
два краеугольных камня -- поступки ребенка и личность
взрослого. Ребенок строит свою личность самостоятельно,
используя в качестве каркаса личность близкого ему взрослого
человека, а в качестве цемента -- свои поступки. Роль Школы
заключается в том, чтобы создать вокруг ребенка такую среду, в
которой он может найти подходящий каркас и которая поощряет его
к совершению поступков.
Начнем с поступков. Я перечислю снова список основных
школьных "свобод": ходить и смотреть куда угодно -- в Школе нет
запертых дверей, можно даже зайти в учительскую и посмотреть
свое дело, уходить из школы -- приходить в школу; учиться -- не
учиться; играть -- не играть, мыться -- не мыться; есть -- не
есть; тратить карманные деньги по собственному разумению.
Свобода в Школе -- это не просто "сладкое слово". Это
терапевтическое средство. Ведь если тебя не заставляют, то даже
чистка зубов может стать поступком. И наоборот, если ты со всех
сторон окружен принуждениями и понуканиями, то совершить
самостоятельный поступок почти невозможно. Это проблема и для
взрослого человека. Много ли мы совершили поступков за всю
жизнь? Беттельгейм вспоминает один важный случай из его
лагерной жизни, когда он, еще совсем новичок, сидя в столовой,
брезгливо отодвинул от себя тарелку с баландой. Его сосед,
рабочий-коммунист, просидевший уже несколько лет, сказал: "Если
хочешь быстро сдохнуть, тогда можешь не есть. Но если ты решил
выжить, то запомни: ешь всякий раз, когда дают есть, спи или
читай, как только представится свободная минута, и обязательно
чисти зубы---по утрам".
Не сразу Беттельгейм понял смысл этого правила. Старый
рабочий перечислил ему все, что в лагере не заставляют делать.
Не много, но и в лагере есть возможность для самостоятельного,
автономного поведения. Поступки -- это не только то, что мы
делаем. Это еще и то, что делает нас.
А теперь -- о каркасе. Я не случайно всюду старательно
делал ударение на всех этих искрах, контактах -- моментах
сближения детей с воспитательницами. Ребенок может начать
использовать взрослую личность для строительства своей, только
если эта личность стала ему близкой. Но Школа -- не семья, и
чтобы сблизиться с кем-нибудь, надо хорошенько потрудиться.
Надо полюбить человека и сделать так, чтобы он полюбил тебя.
Как известно, это одна из самых высоких задач в жизни. Здесь
она осложняется еще и тем, что тот взрослый, которого выбрал
ребенок, должен быть еще и личностью.
Так все-таки есть система или нет? Системы нет в том
смысле, что ее нельзя распространить, как "полезное начинание".
Потому что система -- это сам Беттельгейм, а личность нельзя
скопировать, размножить. Воспитать воспитательниц (они все --
его ученицы), поваров, горничных, весь персонал для создания в
Школе живительной среды -- это мог сделать только Беттельгейм.
Животворная среда -- а есть ли она у нормальных, здоровых
Детей, которые не учатся в Школе у доктора Би? Ребенку
необходима личность близкого ему взрослого человека в качестве
каркаса. А что, если эта самая взрослая личность не очень
хорошо выстроена? Каркас получится неважный. Но ребенок его
передаст своим детям. И так далее.
...Я начал с твердым намерением говорить о детях. А
получается -- опять о взрослых. Нам, взрослым, может не все
нравиться в нашем взрослом мире. Но это мы сами его для себя
построили. И нам самим придется его перестраивать. А дети
совершенно ни в чем не виноваты, О них надо думать в первую
очередь -- и до, и во время, и после любой перестройки,
которая, в сущности, всегда делается ради них.
Максимов.
